Дарья Обломская - Правильное дыхание [Книга 1]
ЕВ: — По мне так желтоват… упс, я ничего не говорила. А что это вообще за дела с «проблемами поведения»? Я как услышала, что тебя из школы гонят, без объяснения причин — ушам не поверила. В чем дело?
О: — Да, по сравнению с проблемами Оливера Твиста, полная ерунда.
ЕВ: — Ой, пересказ! Так, класс, давайте послушаем ваши роскошные презентации!]
__________________________
(задремав на уроке английского)
«Вот я всё думаю, Еленочка Прекрасная такая милая. И красивая. И адекватная. Может, лучше пусть у нее с завучем что–нибудь случится, раз уж и он, оказывается, такой достойный человек? Эдакое служебное. И контрастируют они славно — он тощий и длинный, а она — невысокая и не то чтобы кустодиевская толстушка, а таких… приятных объемов… А я что, я ж не собака на сене. Тут ведь так и просится романтический сюжет, из тех, что бабушка любит — оба с юмором, он весь такой снаружи сдержанный и сухой, а она смелая и открытая, но постепенно, до конца года, она распознает его наглухо задраенную сущность и подберет к ней ключ, нет, какой же ключ, если наглухо задраили, это уже паяльник нужен или отбойный молоток, — ну ничего, что–нибудь да подберет, так что он растает и… А вот как пустыня может таять? То есть лед — да, а сушь? Песок плюс огонь (если паяльник брать) — это стекло получается. Ерунда какая–то. Но между прочим, со льдом–то еще хуже бы вышло! Потому что растопи ледяное сердце, и что оно? Или утечет, или испарится, вот вам и вся любовь. Нет, Оля, имеется в виду сердце замерзшее, вот его растопи — и останется живое. — Ага, это значит, размораживать надо? На батарее? Чтоб слопать потом с лучком?
Не, ну это уже какие–то нисходящие метафоры пошли, а таким не место в романтическом сюжете. Тогда вообще без них, убираем пустыню, убираем лед, а то ишь, только намусорили. Я ж теперь вроде как эксперт по завучу, мне–то он свою сущность частично показал — и без всяких долгоиграющих паяльников. И что мы там имеем? Тепло? Не знаю, есть ли оно там на самом деле, или мне просто хочется его присочинить, как wishful thinking. Выявилось одно: завуч — не зашоренный бука, а человек дела с ясной головой. Причем видно, что всю кардинальскую сторону своей работы он жалует не слишком, но тем дотошнее за нее берется, отметая попутно всякие манцы типа «нельзя закладывать учителей ученикам». Нужно для дела — заложим. Четкая система приоритетов и четкий расчет. Да я ж его и под пытками никому не выдам, причем в своих же интересах, и он это знает. Медаль–то она шмедаль, для него так и быть расстараюсь, а вот если действительно прекратятся эти экзекуции на уроках… Так, так, при чем тут я опять, я ж про Елену Васильевну.
Да, значит, она такая вся искренняя и нежная, а он — деловой и расчетливый, прагматик — вспомнила слово, — но где–то там на уровне магмы (опять метафоры!) у него тоже имеются и искренность и чего только не, которые ей предстоит раскопать под завалами песка, да что ж такое, позачеркиваю сейчас все. А вообще, какая–то тут есть ассиметрия, видимо, потому что все подобные романтические сюжеты пишутся с женской стороны: то есть она будет копать в свое удовольствие, а ему в ней в это время что растапливать и взламывать? Нечего, и так вся как на ладони — если прозреет в его отношении, в первую очередь, но это не его заслуга, а то взламывать нечего было бы в нем. Да, кстати, а в мужских сюжетах получается наоборот — она сидит себе в своем фильме–нуар вся такая холодная–вредная, а он из кожи вон лезет, тоже нечестное разделение труда. А вот у Беатриче с Бенедиктом, например, все было вполне симметрично, но это потому, что оба были деловые, а другие за них все подстроили.
То есть, пусть завоевывают оба. Тогда англичанке нужен типаж погорячее, чтоб коса находила на камень, а не увязала в песке (я безнадежна). Вот только брать его негде, дефицит, как всегда. А завучу нужен кто–то прагматичного склада, дотошный, с мозгами и чувством юмора — как он сам, но где–то и с контрастом, чтобы было, что преодолевать, причем обоим.
Скажите, пожалуйста, а вот солидная разница в возрасте и непреодолимая — в статусе — как контраст и, следовательно, как препятствие случайно не подойдет? Я чисто теоретически интересуюсь. Потому что тут как раз каждому нашлась бы работка. У самой–то растапливать больше ничего не нужно, а вот против условностей и всяких там морально–нравственных норм не пойду, хоть тресни — именно потому, что все они так уверены, что я туда хожу с завидным постоянством. Обойдетесь. Назло вам буду приличной девочкой — а то, что вы в это никогда не поверите — даже к лучшему, так вам и надо, проходите всю жизнь в дурах, а я одна буду все знать и плевать на вас с высокой колокольни.
И он не пойдет, железно. Да он скорее удавится — даже в том крайне маловероятном случае, если у меня получится как–то его пробить, чего я не собираюсь делать по вышеназванным причинам, хотя и скрывать свое к нему отношение, не считая официального изюма, тоже не буду, еще чего, перед ним придуриваться. Его все равно не проймешь, да и нафиг я ему вообще сдалась.
Так что смотри–ка, все составляющие налицо…
Звонок.
Только бы родителям не звонил. А, как будто он сам будет звонить, с другой стороны. Поручит кому–нибудь, а там авось и забудут».
***— Вы там еще не все заснули? Ну, вот так мы с завучем и познакомились. Для него это было скорее так, даже не прелюдия, а что–то вроде предисловия к интересной книге, которую он не собирался читать. Запустил машину, поставил галочку и выкинул из головы. А я пришла домой, бабушка на меня посмотрела и говорит: «Раскалывайся, Олька, влюбилась». У бабушки глаз–алмаз на такие штуки, но куда уж тут раскалываться. Вызвали к завучу на ковер, оказался хорошим человеком, пообещал, что прикроет, тьфу–тьфу–тьфу, вот и довольная от — наконец–то — переизбытка адеквата. И всё. Но бабушка у меня безнадежно старой закалки, так что сразу: «А сколько ему лет? А как он выглядит?» — Я прямо за голову схватилась, бабушка, фу на тебя, ну о чем ты вообще думаешь? Я тебе о завуче, а ты. Она надулась, но так, не всерьез, знаю, мол, тебя, Олька, приставать все равно бесполезно. Зато глаза хоть горят, в кои–то веки…
— А дальше?
— А дальше маятник, действительно, слегка качнулся в нужную сторону, и пошло потихоньку — хотя бы в школе — что–то меняться к лучшему. Кто–то перестал придираться, кто–то прекратил вызывать в классе, оценки улучшились, ту первую Олимпиаду одолела, как приказывали — с вопросами повезло. Даже шпана всякая вообще перестала приставать — Лиза их как–то удачно припугнула, но это совсем другая история. Только вот не шпана сдаваться пока не собиралась… А потом еще выяснилось, что Любовриса- о, забыла совсем про Любовриску — чуть не вылетела я все–таки из–за нее из школы, в самый последний момент. Сейчас расскажу. Вернее, куда там сейчас, вы посмотрите, который час вообще, ночь поздняя, всем спать срочно. (Прислушивается) Маня, а что — это он все еще долбит лодку?
— Он из нее ракетоноситель делает. Чисто по звуку сужу.
— Ща я ему устрою ракетоноситель. А вы все спать. Продолжение в следующем номере.
* * *Пикник. Много разновозрастных дрейфующих людей. В какой–то момент мама и дочка остались одни на одеяле с остатками рождественской индюшки и чем–то сладким, чем дочка не преминула воспользоваться — правда, их то и дело отвлекают подваливающие и отваливающие родственники и знакомые, Маня в том числе.
… — Да, последняя история с той историей — но учти, что это мы опять отвлекаемся от основного сюжета. Ну что, советом завуча я воспользовалась на всю катушку, вот только цитаты не выдумывала — чтобы свести риск к нулю. Просто к каждому уроку вызубривала штук пять подходящих — так что быстро накопила фонд, которым потом жонглировала уже во что горазд. Историчка зубами скрипела, но ниже четверки действительно ставить не решалась, хотя было у нее побуждение после первичного шока выдать что–то вроде, как, мол, такая тра–та–та, как ты, может всуе поминать священные имена, но цитата из Ленина и тройка в ее системе настолько не совмещались, что хоть тихо и негодовала, а сделать ничего не могла. И так бы все мирно и продолжалось, если бы не одна дискуссия, в ходе которой… Что же мы тогда обсуждали, сдается мне, крепостное право, и кто–то там начал возмущаться, почему, мол, все просвещенные помещики — Пушкина помянули — не отпускали крестьян без всяких указов сверху. Как–то слово за слово потянулось, что вот мол, отпустили бы, да, а куда бы эти крестьяне делись — и тут, конечно, выступил кто–то из отличниц: значит, мол, надо было не только крестьян отпускать, но и землю им раздавать. Насчет крестьян я не возражала, а вот земля меня вдруг зацепила, так что не выдержала и ляпнула, что, мол, отдавать тем же крестьянам в аренду было бы попрактичнее, все же одно дело люди, а другое — собственностью кидаться. И тут как пошло–поехало про «надо делиться»… — вот, думаю, дернуло меня, Голос Америки что ли переслушала, что забыла, где живу. А историчка уже в раж вошла — радость–то какая после цитатной абстиненции: У тебя, мол, дегенеративное мышление, какая–такая собственность, у нас все общее, вот, докатились, — чуть было про гласность с перестройкой не сказала нехорошее, но обратно испугалась, — и достижения социализьма еще слава богу никто не отменял, и кто из нас не надеется, дети, что доживет еще до того времени, когда от каждого будет по способностям и каждому по потребностям — а кто не надеется, тому лечиться пора — причем давно… Ну и все в таком духе. И тут я опять не выдержала — как черт вселился. Дождалась паузы и говорю: Знаете, Любовь Борисовна, а я действительно хожу к психологу. И вот он мне для восстановления душевного здоровья прописал завести домашнее животное, лучше всего маленькую собачку. Купить собачку у меня денег не хватает, а раз у нас все общее и собственности нет, отдайте мне своего пекинеса, у меня ведь в нем по состоянию здоровья бОльшая потребность. — Да, вот-с, подростковое хамство. Сейчас этим никого не удивишь, а тогда — ну хорошо, Мань, в нашей культурной школе — ой–ей–ей. Прямо шкурой ощущала Светкино безмолвное «блиииииин».
